Вместо фронта — фашистский концлагерь

На протяжении года мы не ведали, что такое война. Когда начинала выть сирена, выходили во двор и с любопытством наблюдали, как прожектора ловят самолетики, а артиллерия по ним палит. В Гамбурге ее было хоть отбавляй, где только орудия не стояли. Никому и в голову не приходило, что город могут разбомбить. Но однажды ночью я проснулся от страшного грохота и толчков — трехъярусную кровать раскачивало, из окна вырвало металлическую раму. За пару часов Гамбург сровняли с землей, все было в огне. Шел 1943 год.

Немцам в изобретательности не откажешь. Они поселили русских вместе с поляками, зная, что эти народы и на свободе-то не дружили. Не стал исключением и лагерь: ко всем страданиям в неволе присовокупилась междоусобная вражда. Каждый “имел зуб” на другого, людей сдавали в гестапо за ложку супа. Если в так называемой сотне было несколько поляков и один русский, то житья ему не давали. И наоборот. Я и мой знакомой пали жертвами предательства и оказались в лапах гестаповцев. Из граж-данского лагеря — по этапу в концентрационный. В гестапо ни о чем не спрашивали: кулаком в нос и к стенке. Зачитали донесение и стали решать, что делать дальше. Так я оказался в концлагере Нойенгамме, недалеко от Гамбурга. Понял, что это конец: покинуть Нойенгамме можно было лишь одним путем — сквозь трубу крематория… Первым делом, как водится, карантин. Две недели полного безделья, только уход за собой. Потом на работу и обратно в лагерь. Туда отправляют тысячи полторы, спустя месяц-два возвращается хорошо если тысяча. Снова карантин, а спустя пару недель — нечеловеческий труд.

Освободили меня англичане. Работали однажды в небольшом городе, восстанавливали разбомбленную железную дорогу и станцию. Жили на каком-то заводе. А тут снова самолеты, снова обстрел. Нас быстренько распихали по вагонам и отправили в главный лагерь. Спустя полтора суток всех, кого немцы сумели собрать, погрузили в эшелон и отправили в крупный северный порт Киль. Там погнали по трапу в огромный трансатлантический лайнер “Cap Arcona”. Некоторые настолько ослабли, что, взобравшись на палубу, падали замертво и бились в конвульсии. Таких немцы швыряли на брезент и тут же выбрасывали за борт. Век не забуду, как заставляли это делать и меня.

На судне все блестит и сверкает. Хотя и полуголодные, но спали на нормальных матрасах. Я оказался в трюме. Рядом поселили немецкого офицера, заподозренного в совершении покушения на Гитлера. Познакомились, немец рассказал мне о своем поместье и погибшем на фронте сыне. В живых осталась только сестра. Предложил после войны взять меня вместо сына и завещать все состояние. Спустя сутки всем выходцам из СССР велели пересесть на судно поменьше. Немец буквально вцепился в меня, упрашивая остаться: мол, там верная смерть. Я же просто грезил домом, благодаря чему, наверное, и выжил в лагере. Кое-как вырвавшись, оказался на небольшом кораблике “Athen”. Всего суден было три: “Cap Arcona” и “Thielbek” потопила авиация союзников — вместе с узниками Нойенгамме: на предложение сдаться немцы ответили огнем. Наше судно подняло белый флаг и причалило к берегу. Теперь 3 мая я праздную как свой второй день рождения.

На корабле началась паника: прошел слух, что судно заминировано, и люди стали спускаться вниз на канатах. Я настолько ослаб, что оказался на суше только благодаря товарищам. Закончен бал… Куда теперь? Направление указали двое штатских немцев из Красного Креста. На глаза попались танкетки: немецкие — те с крестом, на этих же нарисовано какое-то животное. При виде оборванных, изможденных людей танкисты остановились, угостили консервами, шоколадом, снабдили кое-какой одеждой.

В Нойштадте располагались офицерское училище и казармы. Там и собирались люди, прибывающие отовсюду. Страшный голод. Захожу в один дом — никого нет. Гляжу, на плите кастрюля с только что вскипяченным молоком, какая-то красная сумка, два больших куска масла, хлеб. Быстренько переложил все это добро в свою котомку. Потом вскрыли ангары, забитые продуктами. Англичане говорят: “Берите, что душе угодно!” Но я-то не ребенок, знаю, чем может обернуться обильная еда после голодухи. Открыл консервную банку с твердым намерением положить в рот одну-единственную рыбку. И не заметил, как банка опустела. Почти у всех начался понос, а некоторые даже скончались от переедания.

Однажды утром вижу 15 немецких офицеров и пару англичан, отдающих им распоряжения. Немцы принесли шкафы и смастерили для нас туалеты. Что мы при этом испытывали, не передать словами: еще вчера ты был живой труп, а сегодня твои мучители устанавливают для тебя нужник. Не давали житья насекомые. Периодически меняли одежду, но это не помогало. Стали распространяться болезни. Союзники видели, что дело плохо, люди умирают. Однажды пришла машина, всех выстроили на площади и осыпали белым порошком. Насекомых как ни бывало. Постепенно англичане создали нам такие условия, что живи-не хочу. Только вот черного хлеба не видели, изредка давали белый.

Затем прибыли четыре советских офицера при полном параде и стали обещать всяческие блага, лишь бы вернулись домой. Многие после освобождения остались в зоне союзников, меня же тянуло на родину. Англичане подогнали “студебеккер”, сгрузили туда все наше добро, а его набралось немало. Подъехал “виллис”, и каждому выдали еще по восьмикилограммовому пакету от Красного Креста. Полдня в пути, и мы у деревянного барьера в перелеске. Там англичане нас высадили и отбыли восвояси. Невесть откуда взялся неряшливо одетый солдатик. Построил нас, велел взять столько вещей, сколько можно унести в руках. Остальных мы больше не видели. Появились какие-то сержанты, велели сдать оружие. У меня был роскошный “вальтер”, так пришлось утопить его от греха подальше. В лесу нас разбили на роты, потом на взводы и поселили в палатках. Оказывается, мы вошли в состав 118-го запасного стрелкового полка. За порядочных людей пыталась выдать себя разная шваль, поэтому месяц был отведен на фильтрацию. Вызывали по одному, бумаги отправляли в Латвию для поверки. Тех, кто соврал или что-то утаил, сажали в машину и увозили в неизвестном направлении. Наконец, вызвали меня и объявили, что все в порядке. Транспорта для перевозки не было, и мы снова шли пешком через всю Германию в СССР. Деревни пустовали, но останавливаться в них не разрешали, ночевали в лесу. Тяжелый был переход, я заболел. Мобильный госпиталь стоял в каком-то городе. Тем временем полк ушел вперед и через месяц они были дома. Для меня же эта задержка сыграла роковую роль. Однажды вызвали и объявили, что отправляют в Польшу, где стояла прибалтийская дивизия. Меня это не смутило: мол, все равно вернусь на родину, рано или поздно. Пока туда добирался, дивизию расформировали, и я оказался в составе 62-го восстановительного батальона. В Латвию не попал, ремонтировали военную технику в Валденбурге. Демобилизовался лишь в декабре 46-го, и тут же отправился к родителям. Застал дома только нетрудоспособную маму и сестру. Брат воевал в советской армии, был ранен. Отец скончался полтора месяца назад. Дом фактически разграблен: воровали и те, и другие. Надо было с чего-то начинать. Своей лошади не имели. Поработаю у одного, тот одолжит коня, у другого…

Был молод, хотелось лучшей жизни. Однажды повстречал товарищей по первому лагерю в Гамбурге, у всех жизнь более-менее наладилась. Один из них и пристроил меня страховым агентом в Даугавпилсе, второй разрешил пожить в своей квартире. Отработал месяцев восемь. Затем Краславский район отделили от Даугавпилса, друга перевели начальником в Краславу, и он взял собой меня. Казалось, куда уж лучше! Однако мы не учли одну вещь: начальнички-то все из России, и у каждого там осталась родня или знакомые. Как ни крути, а Латвия — все же Европа, и обосноваться здесь жаждали многие. Одного за другим нас выбросили с работы. Я-то думал, что бояться нечего: прошел фильтрацию, имел награды с первого места работы. Но однажды заявились особисты и устроили форменный допрос. Особенно свирепствовала женщина: мол, как это — три года в лагерях, и жив остался? Сказал, повезло. А почему с Красной армией не отступил? А я ее видел? Дама все равно не могла успокоиться: “Все вы пропитаны фашистским духом, вам вообще здесь не место!” Словом, намекнула на другой лагерь. На следующий день меня уволили. Поделился горем с двоюродным братом, который в школьные годы активно работал в польской организации и к тому времени жил в Риге. Он пригласил к себе. Однако после войны прописаться в столице нельзя было ни за какие деньги. Девять месяцев жил без прописки и без работы. Слава Богу, из любой, самой безнадежной ситуации, есть выход. Мне помогла некая девушка, фронтовичка: по великому блату устроила на железную дорогу и мне оформили прописку на три месяца. Обжился, а там и будущую жену встретил. Дисциплина на железной дороге — армейская, просто так не соскочишь. За пять лет с рядового рабочего выслужился до мастера. Не видя никаких перспектив, собрался увольняться. По знакомству прописали в одной квартире, заодно посоветовали место, где смогу оказаться полезным. Это был Рижский дом моделей, где и проработал 45 лет. Нас часто путали с Домом моды. Между тем, у нас эти самые модели придумывали. Вначале я работал там столяром, позже — декоратором. Побывал в Москве, Ленинграде, других городах: слава Рижского дома моделей гремела по всему союзу. Жил хорошо, был нужен всем, даже министру. Трудовая книжка испещрена благодарностями. На пенсию вышел в 1993-м. Похоронил жену, а недавно сменил Ригу на Краславу — хочу умереть на родине”.

В мае 2005 года Янис с супругой участвовали в памятном мероприятии Сената свободного и ганзейского города Гамбурга и мемориала в Нойенгамме в честь 60-летия освобождения из концлагерей и открытия на территории бывшего концлагеря Нойенгамме нового выставочного, образовательного и общественного центра. Он держал в руках красно-бело-красный флаг Латвии. Яниса приглашали и на другие памятные мероприятия, но осилить такую поездку он уже не мог.

К сожалению, после восстановления независимости Латвии унижения для этого человек не закончились. Одному рижскому клерку показалось, что в фашистском концентрационном лагере Янис оказался по доброй воле. Когда он стал выяснять, почему лишен статуса политрепрессированного, чинуша буквально рявкнул: мол, нежели в Германии деньги зарабатывать, шли бы лучше в легион! Статус репрессированного Янису пришлось восстанавливать с помощью свидетелей через суд.

Юрис РОГА.