Вместо фронта — фашистский концлагерь

Если вернуться в прошлое, то недавно еще рижанин, а ныне краславчанин Янис Клигулис относит себя к везунчикам: ему не только удалось выжить в немецких концлагерях, но и вернуться в Латвию и найти работу, обеспечившую спокойную жить.

Родился и рос Янис в деревне Юхники в 2-3 километрах от теперешних Калниеш (по словам моего собеседника, в его детстве этот населенный пункт назывался совершенно иначе). В семье было шесть детей, трое из них умерли, причем двоих Янис даже не видел. Сегодня он и брат живут в одном городе, недалеко обосновалась и сестра — в деревни Поджи у Мурованки. Только так было не всегда: война разлучила родных на долгие годы.

Школьные годы Яниса начались в 1929 году — в Юхниках тогда работала польская основная школа, причем стояла она окно в окно с родительским домом. В первых трех классах дети осваивали польский, латышский и русский языки, с четвертого добавился немецкий. В 30-е годы школу закрыли, и Янис продолжал учиться в Калниешах. Там и окончил шестилетку, находившуюся в доме Болотко. Продолжать обучение он не мог: требовались деньги, а родительские карманы были пусты.

“Жили бедно, свободных средств у родителей не было, и мне пришлось остаться в Юхниках, чтобы помогать отцу обрабатывать землю, — вспоминает Янис. — В те времена люди сами выращивали все, что им нужно, так жила вся деревня. Сажали картошку, сеяли овес, рожь, пшеницу, гречиху. Кстати, последнюю культуру отец особенно любил: почва песчаная, и урожай был хороший. Вместе с лесом семье принадлежало 15 гектаров земли, однако плодородной ее не назовешь. Имели лошадь, держали трех-четырех коров, овец на шерсть, свиней на мясо, домашнюю птицу. Иначе не выживешь. Все, что производили, сами и потребляли: семья большая, всем едва хватало. Лишь малую часть продукции отец продавал. Мне довелось жить при четырех режимах. Скажу честно: хваленые ульманисовские времена второй раз испытать не хотелось бы. Свой первый костюм я справил только в 16 лет, трудясь, считай, словно раб. День проходил в поле, а рано утром, едва забрезжил рассвет, бежал в лес за грибами. Сушил их и отвозил в Краславу перекупщикам. Так и собрал 15 латов на пиджак, сорочку и брюки. Люди при Ульманисе жили скром- но, очень скромно. Помню бабушку, которая уже не могла работать. У нее было три сына, и, стыдно сказать, один месяц старушка ютилась у одного, второй — у другого и так по кругу. Возили от сына к сыну, чтобы прокормить. Конечно, не все так делали, но многие, ведь семья трудилась в поте лица, чтобы вырастить хлеб насущный, пансионатов же тогда не было.

Когда в Латвию вошла чужая армия и установилась советская власть, стало еще труднее. Говорят, что теперь у нас безработица. Да многим и не снилось, какая она на самом деле! Если хозяин попросил смолоть зерно и заплатил за это два лата, то ему руки-ноги целовали. Настоящими счастливчиками были те, кому по большому блату удалось устроиться на работу, и не дай Бог место потерять. Мне повезло: на отцовской лошадке подвозил гравий на строительство школы, довелось поработать и на самом объекте. Советская власть продержалась недолго. Пришли немцы и обложили контрибуцией каждое хозяйство. Люди снова страдали, с многих чужеземцам было вовсе нечего взять”.

Воевать Янису не пришлось, хотя и был призван в советскую армию. Он не скрывался и со своим знакомым, Болеславом, который позже погиб на фронте, отправился на учения. По дороге узнал, что немцы уже бомбят Лиепаю. Оба поняли, что это война и больше не до учебы. Немцы теснили не только двоих парней, но всю армию, хаотично отступавшую перед превосходящими силами противника. Через пару дней оба пешком добрались до Песчанки, чтобы подобрать брошенное солдатами оружие. А тут нагрянули немцы, и молодые люди получили новые повестки — добровольно явиться на призывной пункт и вступить в Латвийскую армию.

Значительную роль в жизни Яниса сыграла польская основная школа, наложившая свой отпечаток на модель поведения. Он вступил в польскую молодежную организацию и принимал самое активное участие в ее работе. По его словам, совал нос, куда следовало и куда не следовало. Когда пришли немцы, организация еще работала, а ее члены были неплохо информированы о том, что несет латышскому народу Германия, а что — Советский Союз.

“Латвийской армии как таковой практически не существовало — так, некий зародыш легиона, — продолжает Янис. — Услышав, что формирование добровольное, мы, молодые, восприняли это буквально. Проигнорировал одну повестку, вторую. Думал, вот созрею, тогда сам приду. Прошло около недели, и однажды увидел на дороге солдат, а в дом вошел айзсарг со списком в руках и велел отцу, мне и брату собираться. Отец к тому времени сильно болел: сказал, хоть убейте на месте, но идти я не могу. Брат спозаранку отправился рубить кустарник, искать его в лесу не стали. В итоге забрали только меня да еще четырех парней из нашей деревни. Велели взять еды на две недели. По окрестным деревням “наскребли” человек тридцать, согнали всех в калниешскую школу. Помню даже дату — 12 мая. Шел дождь. Нас построили и объявили, что пойдем в Скайсту. А там окопы с пулеметами и немцы. В порядке очереди стали оформлять документы. Паспорта отобрали. Мы находились в полном неведении, знали только то, что рассказывали раньше. Ночь провели в школе, на наутро нас отправили на железнодорожную станцию Краслава, согнали в вагоны и повезли в Даугавпилсскую крепость. Там уже дожидались тысячи людей из всей Латгалии. Провели в крепости трое суток, за это время нас рассортировали, вновь согнали в вагоны и отправили в Германию. Женщины, девушки, мужики — все в куче. Охраняли вагоны немецкие солдаты. Никого не интересовало, как в таких условиях человеку справить нужду. Состав делал редкие остановки посреди поля, мужчин гнали в одну сторону, женщин — в другую, и дальше. Питались только тем, что успели прихватить с собой, другой еды не давали. Конечным пунктом эшелона оказался Гамбург, где всех согнали в какие-то ангары. Латгальцев набралось свыше тысячи, все с тревогой ждали — что будет?

Первый лагерь — Гамбургведель — не считался концентрационным, тем не менее, от мира нас отделяла колючая проволока. Его хозяином был зажиточный немец, который в обмен на содержание лагеря получал заказы флота, фабрик, крупных заводов, нуждавшихся в рабской рабочей силе. Нас сразу разделили на сотни, из них и выбирали людей. Если поступал заказ, утром приходил немец и пальцем указывал, кому идти на работу. Когда припасы съестного закончились, в лагере начался голод. Люди пухли. Оказывается, человек способен перенести многое — только не голод! Вместо еды — поллитра баланды с хлебом, который и хлебом-то не назовешь. Рядом содержали военнопленных, так те обзывали нас бандитами. Выжили чудом. Работа была тяжелая, а мысль одна — поесть…

Продолжение читайте в следующем номере газеты.

Юрис РОГА.