“Мне не нужна слава…”

Но слово за слово, и беседа пошла. Спустя несколько минут поняли, что госпожа Межиня предоставила нам возможность вернуться к подзабытой теме — о жертвах коммунистического режима.

Родилась Аделе в Спилюкалнсе Асунской волости. Росла в большой семье, где было шестеро детей. В 1949 году ее и старшего брата арестовали. В Риге их разлучили — как оказалось, навеки. Брата сослали в Воркуту, где он умер, Аделе же, вместе с тысячами другими ссыльными, оказалась в казахской степи.

Девятнадцатилетняя девушка, в самом расцвете жизни, пострадала ни за что. Предавшего ее человека Аделе видела всего два раза, причем не у себя дома. Позже узнала, что он донес (фактически оговорил) на 120 человек. Девушке вменили страшную статью — измена родине, участие в антигосударственной организации. Суда не было: заключенных вызывали из камер в коридор и объявляли: тебе — десять лет, тебе — двадцать пять и так далее. Аделе дали десять.

“Это был самый трудный период моей жизни, — вспоминает пожилая женщина. — Там не было ничего, кругом голая степь. Бараки ставили сами. Ссыльных тысячи, лагерей много, в том числе мужские. Здесь держали даже каторжан, водили на работу в кандалах. В нашем лагере стояло шесть женских бараков. Женщины и мужчины работали отдельно. Мы заготавливали стройматериал — рубили, таскали и складывали камни. В глубине появлялась вода, но работа не останавливалась. Никаких поблажек женщинам не давали. Орудия труда — лом, кирка и молоток. Если камень нельзя было вытащить, разгребали песок и рубили его на месте. Вся степь напоминала огромные каменоломни, в 18-20 километрах текла речка. Больше ничего. Каждый день замеряли кубатуру, была установлена норма. Пришлось поработать также на кирпичном заводе — грузили глину, обжигали кирпич, выполняли другую работу. Прокладывали в земле траншеи — до шести метров в глубину. Рабочий день — десять часов, два часа — на дорогу туда и обратно. Расстояние небольшое, но пока построят колонны, пересчитают… А если кому-то из мучителей что-то казалось не так, всем велели лечь на землю. Жуть! Собачий лай, злющие охранники с автоматами наперевес... Не убежишь… Правда, слышала, что в мужском бараке пытались сделать подкоп, но их кто-то предал. Что стало с этими людьми, не знаю, связи у нас не было.

Мне трудно понять, каким образом люди в лагерях писали книги. Мы уставали настолько, что мечтали только об одном — поспать. Регулярно устраивали обыски, так называемый шмон. Что-то спрятать было практически невозможно.

И без того нечеловеческие условия работы усугублял постоянный голод. Единственной приемлемой пищей было 300 граммов хлеба. Латыши, как водится, трудились старательно, и нам добавляли еще 200 граммов. Хлеб казался вкусным, но его никогда не хватало. Что до прочей еды, то даже вспоминать не хочется: летом в степи стоит невыносимая жара, и пока продукты довезут до лагеря, они “оживают” в буквальном смысле этого слова.

Ссыльные считались исключительно выгодной рабочей силой. Наверное, мы так и не увидели бы свободы, если б лагеря не охватило восстание. Сорок дней мы почти голодали. Был у нас хороший вожак — советский полковник Кузнецов. В лагере собрали людей разных национальностей, в том числе много русских. В 45-м Кузнецов брал Берлин, но потом неизвестно за что был приговорен к 25 годам ссылки. Он строго-настрого приказал нам: никаких нарушений, взломанных складов, ничего такого, за что могут покарать. И все же без кровавой бани тогда не обошлось: на восставших бросили танки, и тех, кто в три часа утра вышел им навстречу, буквально раздавили гусеницами. К счастью, наши бараки стояли поодаль, и о ночных событиях мы узнали последними. После восстания лагерь расформировали, людей увезли кого куда, нас же не тронули. Следственная комиссия так и не приехала”.

В неволе Аделе провела семь из десяти лет. Освободилась досрочно, уже 26-летней, благодаря вмешательству московской комиссии. Но полностью ее реабилитировали только в 1992 году. Возвращаться на родину женщина не спешила — некуда. За несколько лет в степи вырос целый город — Никольск. Кого здесь только не было — и завербованные, и добровольцы, и заключенные… Аделе устроилась в строительную организацию, повстречала там своего суженого, вышла замуж, получила квартиру. Муж Раймонд — елгавчанин, учитель. Арестовали его прямо в школе, и так же, как ее, без суда и следствия выслали в Казахстан. Раймонд любил фотографировать, но снимков тех лет в альбоме хозяйки немного. Неудачные фотографии просто рвали и выбрасывали. Сегодня супруга Аделе уже нет в живых, похоронен на чужбине. В семье родился сын Янис. Похоже, испытания, через которые пришлось пройти родителям, сказались и на здоровье ребенка.

Живя в Казахстане, Аделе изредка навещала родину. А навсегда вместе с Янисом переехала в Латвию в 1972 году, устроилась на Дагдский молзавод. Жила там же — в здании конторы ей отвели комнатку. Никогда ни на что не жаловалась. Лишь когда цех собрались закрывать, пошла к председателю думы Виктору Стикуту. “Спросила его: коль молочную ликвидируют, где мне теперь жить? — вспоминает Аделе. — Мэр поинтересовался, подавала ли я заявление на жилищную очередь. Нет. Господин Стикут объяснил, что и как надо делать, и вскоре мне, как репрессированной, выделили небольшую квартиру. Я очень благодарна за это. Живем вместе с сыном. Его семья распалась, да и здоровье оставляет желать лучшего. В ссылке жилось тяжело, питались плохо. Видимо, это и отозвалось на ребенке.

В наши дни многие сетуют на жизнь. Я же думаю, что не так уж все плохо: мы сыты, одеты, живем в тепле. А тогда… Днем палило так, что, казалось, расплавятся камни. К утру же температура резко понижалась. Зимы стояли суровые, столбик термометра часто опускался ниже сорока. А степные бураны!.. Как только чуть-чуть потеплеет, нас гнали на работу. Люди болели — дизентерия, простуда. Много мужчин умерло. В бараках полно насекомых. Жили под замком, параша — прямо в коридоре, а в одном отсеке — 80 человек. Такие вот были условия. Работали старательно, как и полагается молодым. Впрочем, были здесь и престарелые. Тех, кто стал инвалидами, объединяли в отдельные бригады и предоставляли им работу на территории зоны. Было немало несчастных случаев — люди смертельно уставали, теряли бдительность. На моих глазах в камнедробилку затянуло девушку, и ножи величиной с лемеха вмиг размололи ее”.

Аделе любит поработать в огороде, несмотря на боль в ногах. Собственная картошка, овощи — совсем не то, что в магазинах или на рынке. Огородом она разжилась благодаря тому, что дети покойного брата попросили ее перебраться в дом. Здесь доживала мама, за которой Аделе ухаживала шесть лет. Ну, а если племянники имущество продадут, пойдет назад, в квартиру. Пока же пожилая женщина присматривает за домом, где так много тепла, милых сердцу вещиц.

Юрис РОГА.