Воспоминания дедушки I

Здесь, в доме беженцев, он увидел, что мама практически одна с таким молокососом. Меня он не считал преградой на своем пути, и решил немедленно изнасиловать женщину. В своей жизни я был свидетелем множества смелых решений. Но такого, как приняла моя мама, нужно еще поискать даже среди комсомольцев, выдуманных в “Молодой гвардии”.

Здесь нам жизни больше не будет, и мы со всеми манатками едем обратно.
У отца был довольно большой дом. В одном его конце жили мы, а второй был необжитой и предназначался, например, для старшего сына, когда он женится. В этих комнатах расположился один офицер советской армии. Однажды на наш небольшой участок леса заехали два танка и остались там на ночь. Вечером солдаты из этих танков ходили по нашему двору и курили с моим отцом махорку, которую в наших краях называли “kвzas kвja”.

А с утра у матери случилось большое горе — из колодца исчезла канна для отстаивания молока. Эта емкость с вмонтированным стеклышком была главным орудием получения сметаны. Подозрения мамы пали на русских, танки которых стояли в лесу. Когда они уехали, канна действительно нашлась в лесу — полностью расплющенная. Слезы, проклятия… И непонимание того, зачем нужно было красть и уничтожать? Крестьяне всегда давали всем солдатам молоко и продукты с неизменной обходительностью. А эти — дикари, да и только!

В один из июльских дней сразу за нашим яблоневым садом начали разрываться минометные снаряды. Отец, как бывалый солдат царской армии, понял: начался целенаправленный обстрел нашего дома. Мама бросилась на поле и погнала коров в хлев. А мы с отцом, оба босые, в одних рубашках, прямиком через чистое поле бежим к соседям. Мины разрываются и в воздухе, и справа от дома. От соседей, которые живут примерно в 300 метрах от нас, как на ладони видно: цель обстрела немцев, из всех деревенских строений, — только наш дом.

Позже отец рассказывал, что, убегая со двора, он заглянул к русскому офицеру, который спал во второй половине дома. Этот добряк сказал ему: “Ты, старик, спасай своих родных, а мне плевать на стрельбу фрицев!”

Мы вместе с соседями глаз не отводили от нашего дома. Вокруг от разрывов снарядов взлетали в воздух клубы дыма и земля. А затем вверх взвился столб огня от крыши сарая. Пламя охватило сарай, хлев, амбар. Видя результат своей работы, немцы еще интенсивнее обстреливают дом и его окрестности. Взрослым понятно, что приблизиться к зданию, чтобы спасти хотя бы что-то, невозможно. Из пылающих построек на поле выбегает вначале одна корова, за ней вторая, третья. Отец, заламывая руки, ждет, когда же выбежит конь — главный помощник на земле. О том, чтобы выжили свиньи и овцы, нечего даже мечтать. Все постройки сгорели до основания. Немцы закончили обстрел.

Рассказывает отец. В тот же вечер он повстречал русского офицера. Утром он спросонья почувствовал запах дыма. Выбежал во двор, но его путь преградило море огня. Рванув в хлев, где мычали коровы, он выпустил их в поле. Русский хотел спасти и коня, но тот забился в самый угол. Каждый крестьянин знает, что лошади, единственные из всех домашних животных, до смерти боятся огня. Поэтому вывести их из огня можно, лишь закрыв глаза одеялом или мешком и ведя под уздцы. Вечером отец осмотрел фундамент сгоревших зданий. На том прямоугольнике, где некогда возвышался хлев, лежало обгоревшее тело лошади. А вокруг него уже возились чумазые солдаты. Отец говорил: “Они, вероятно, были татарами, потому что русский человек конину не ест”.

Война закончилась. Мои сестры, освобожденные из батрачества, отправились на Олайнскую торфяную фабрику: ведь дома, крыши над головой больше нет, податься некуда. План фюрера сработал: немцы сожгли все, до основания. Не пойму только — почему? Неужели они могли знать о том, что в нашем доме живет русский офицер? А может, тот рыжий фриц мстил за то, что латышская крестьянка ускользнула из его рук, убежала полем, а он остался с носом?
Нынче модным стало понятие “сухой остаток”. Что из этого сейчас на моем дворе?

Годы немецкой власти. Брат ушел защищать тех, кто нас сжег. Пришли русские, и их человек спас коров — наших кормилиц. Если уж говорить о войне, то нельзя промолчать и о том, что я знаю об ее окончании.

Язеп, со всеми ранеными, все же оказался в “Курземском котле” в составе 19-й дивизии. Вот его рассказ: “Апрельское утро 1945 года. Окрестности Блидене. Я хожу по своему окопу, хочу попить чаю. Окопы противника — примерно в 200 метрах от нас. Вдруг слышу оттуда латышскую речь! У меня волосы дыбом встали. Там, куда мы вот уже второй день стреляем, может быть мой родственник или другой парень из нашего села. Но братание абсолютно запрещено. Застрелят на месте! У нас не осталось ни одного патрона. Тогда мы вывесили белую тряпку, наколотую на штык ружья.

Пришли русские. В памяти остался капитан высокого роста. Он безостановочно ругался. Нас, шестерых солдат, оставшихся от взвода, уложили на землю. Мы, лежа на животе, ждали, что же будет. Капитан кричал: “Я с этими ублюдками возиться не собираюсь! Сейчас всех перестреляю, а ты, Коля, потом оттащи их в окопы”. У меня в мозгу промелькнула мысль: “Прощай, мамочка! Прощай, дом родной!” Проходит еще несколько секунд. Что делает капитан, непонятно, потому что лежу на животе. И вдруг слышу, кто-то резво кричит: “Товарищ капитан, срочно явитесь к командиру полка!” Капитан выругался и убежал. Пленных молодые командиры все же не застрелили. Так я оказался в Ленинградской тюрьме.

Меня вызвали в суд. В кабинете, у письменного стола, сидит мужчина в штатском, лет этак 50-ти. Вопросы задает короткие, ответы на них аналогичные.

“Служил?”

“Служил!”

“Скольких русских застрелил?”

“Не знаю”.

И так далее. Затем он спрашивает: “Ты латыш?” Я отвечаю: “Да”.

“В каких политических действиях, направленных против Советской России, принимал участие?”

Оказывается, валять дурака — это у нас в крови. Язепу, как и мне, нравится подтрунивать над собеседником.

Брат рассказывает: “Даже в тюрьме и будучи голодным захотелось посмеяться над этим напыщенным русским. Поэтому отвечаю, что во времена Улманиса был мазпулком. Поломай-ка ты, умник, голову над тем, что это за организация!” Мой обвинитель ни на миг не смутился: “Назовите точно, по буквам”. Я послушно отвечаю: “МАЗПУЛКИ”. Смотрю — и не верю своим глазам и ушам: он достает из ящика стола толстенную книгу. Затем долго листает ее и, наконец, громко зачитывает: “Существовавшая во времена буржуазной Латвии политическая молодежная организация, готовящая айзсаргов — врагов СССР”.

Язепа отправили прямиком в Воркуту. В течение 13 лет он добывал там каменный уголь. Прошел все ужасы лагерей. Когда вернулся в Латвию, хотел здесь по-человечески пожить. “Мы, советские люди, таких в свою компанию не принимаем!” Он вернулся обратно на свою шахту — уже как свободный вербовщик. Там брат неплохо зарабатывал, женился на русской, вырастил сына и дочь.

Знаете, нельзя всех мерить одной меркой: есть немцы — настоящие убийцы, а есть и русские, которые порой оказываются чистыми варварами. А вот если ты — человек, я жму твою руку!